|
|
Мое Музыкальное Движение
Воспоминания Эвелины Александровны Шауро(Эвелина Александровна родилась в Москве 2 мая 1941 г. в семье военнослужащего)
Давно было задумано собрать материалы и записать историю студии Эммы Михайловны Фиш, лучшей ученицы и продолжательницы дела Стефаниды Дмитриевны Рудневой. Какие-то материалы собраны, многие - на руках студиек. Писать воспоминания оказалось легче, если начать с себя, когда пришла, как узнала о студии, твоя история в ней. Мне оказалось легче вспоминать отрывками, вспоминать эпизоды. Из таких записей студиек может сложиться интересный текст, а он поможет складывать летопись студии с привлечением уже имеющихся материалов. У меня пока вот что получилось.
Отрывки из моей биографии, связанные с танцем:
В Ленинграде (с 1948г. папа учился в военно-морской академии, жили в общежитии) после первого класса меня отправили в детский санаторий. Сколько себя помню (несмотря на то, что с детства ножки часто болели), всегда стремилась к танцу. Любила танцевать, причем не перед публикой, а одна, под музыку по радио или под собственную «бубнежку» (голоса никогда не было). В санатории я танцевала свой первый танец «девочка и бабочка». От начала до конца – моя затея, о сцене я не думала. Я танцевала свою идею, как веселая девочка на поляне бегала за бабочкой, поймала ее, а затем пожалела и отпустила и уже я – бабочка, которая радостно летает на свободе. Очень хорошо помню, что вытанцовывала состояние девочки и бабочки в любых местах, где могла быть одна. Забиралась даже в какие-то черемуховые (помню запах, значит, это был конец мая, июнь?) кущи и там слышала пение иволги (мне так объяснили). Кто-то мне подобрал музыку. Очевидно, я была не такая уж стеснительная, коли решилась выйти на сцену, однако смотрела на «воздух и небо», находясь в образе, и чтобы не смотреть на зрителей. Особого успеха не помню.
На второй год я была в пионерлагере на Финском заливе. И в этом лагере продолжала где угодно в одиночестве танцевать и первый свой танец и новый – «узбекская девочка». Я эти танцы показывала подружкам «в сухую», без музыки. Никаких концертов там не устраивалось. У узбекского танца своя история. К этому времени я уже «заболела» Востоком. Начало было тривиальным: у москвички две косички, у узбечки – 25. Я расспрашивала маму, что за узбечка, почему двадцать пять? Мама в юности прожила в Туркмении больше двух лет. Она стала мне рассказывать про этот период жизни, про Среднюю Азию вообще. Но где я видела восточные танцы? Музыку могла слышать по радио, в кино меня не водили, не помню, откуда я узнала их движения, раскачку головы в обе стороны. Но к поездке в лагерь я уже знала многие «восточные» движения.
Еще в Ленинграде я записалась в балетный кружок при доме пионеров. Не помню, как я туда добиралась, но это было близко, т.к. ходила я туда одна. У мамы – младенец Гера. Ходила не больше полугода. У меня все началось и закончилось станком. Сразу поняла, что «выворотности» у меня никакой, в первой позиции удерживалась с трудом, потом узнала, что у меня плоскостопие, мама должна была знать и лечить (хотя бы упражнениями). С гибкостью и связанными с ней упражнениями проблем не было, но не было и танца, переживаний души, смысла, сплошной счет и ритм. Помню, играли какую-то музыку, под которую нужно было ступенчато поднимать и опускать руки. Музыку всегда сопровождал счет, а музыка–то была другая. Под нее хорошо было делать маховые движения, что я и стала делать, мне сделали замечание. А я только в студии музыкального движения вспомнила этот эпизод, когда узнала, что такое махи и как разнообразны они бывают. Как поняла позже, мои тело и душа требовали самовыражения и свободы, а тогда я просто ушла.
Музыку слушали по радиоприемнику, который просто обожали родители. Я любила русские народные песни, но не всякие, и популярную классическую музыку, под которую всегда танцевала, когда бывала одна. Я не знала, что она так называлась, и не знала и не вслушивалась, кто автор, узнала много позже, реагировала только на звуки. Любила слушать по радио литературные чтения, например, сказку «Оле Лукойе» с чудной музыкой! Мое увлечение востоком продолжилось и укрепилось после декады индийских фильмов в 1954г. пересмотрела все фильмы и не по разу. Всю музыку из фильма "Бродяга" могу пропеть (промычать, конечно) и сейчас, даже музыку сна Раджа (традиционная классическая индийская музыка). Я сама сшила а-ля классический индийский костюм и дважды публично выступала. Первый, наверное, в школе. Второй раз я, кажется, одна ходила на какой-то большой вечер (новогодний?) в дом пионеров им. Павлика Морозова, где сама заявила, что хочу танцевать танец на музыку сна Раджа. Я принесла пластинку, её поставили, я станцевала, успеха особого не почувствовала, но получила поощрительный приз – маленькую пластмассовую куклу-африканку в национальном костюме. Всегда любила бытовые танцы, в своих компаниях танцевала самозабвенно в ритмах твиста, рока, в музыке Биттлз, Армстронга и т.д. и т.п.
Мой приход в студию музыкального движения.
О студии музыкального движения я узнала от Тани (Татьяна Георгиевна) Былинской, моей согруппницы по кафедре этнографии на истфаке МГУ. Мы вместе отдыхали в зимние каникулы в университетском доме отдыха «Красновидово» (1960г.). После полдника было «пустое время», она ходила на каток и я как-то за ней увязалась. Она каталась на фигурных коньках. И вот представилась возможность попробовать покататься на фигурных коньках. Меня привлекло желание попробовать «круглые» повороты, а не просто виражи с подрезкой на "гагах". Попробовала, очень понравилось, элементарные приемы получались, ощущения новые. На каток мы вышли еще в светлых сумерках, но они быстро сгущались, засветились лампочки, а кроме нас ни души. Вот мы и «разговорились по душам». Очевидно, она разглядела мою пластичность, а я ей призналась, что всю жизнь люблю движение, танцы, но не балет (который, конечно, смотрела и знала), а скорее восточные движения и пластику. Она стала рассказывать про студию, про свободное пластическое движение и предложила мне посетить эти занятия. И вот в марте, в солнечное воскресение я пришла в студию. Тот день стал судьбоносным. Встреча с музыкальным движением стала главным событием, конечно, вкупе с другими, определившим формирование моего мировоззрения.
Занятия проходили на Зубовской площади в школе на третьем этаже в просторном холле с пианино. Переодевались в классах. Наша дорогая Эммушка Михайловна сразу настроилась на меня «положительно», возможно, потому, что при моем редком имени ее родная сестра и верный на всю ее жизнь друг тоже звалась Эвелиной. Я так думаю, т.к., несмотря на гибкость и музыкальность, ноги мои не были созданы для движения. Иксообразность недлинных ног, утяжеленность таза, но главное – плоскостопие, которое мешало в полную силу использовать пружинность ступни и высокий ход на полупальцах, а это один из основных элементов, технических приемов выразительности «музыкального движения», (пружинность ступни и вариации подъема на пальцах с тех пор и по сей день стали элементами моей утренней зарядки). Имя, которого я всегда стеснялась, помогло мне найти свой путь в жизни. Это судьба или что? Моя сестра назвала меня по имени героини повести Короленко "Слепой музыкант", и вот такое совпадение!
С первых же занятий я поняла, что попала в совсем иной мир танца. Ни восточной пластики, ни балета, хотя тогда уже Эммушка на вступительных к уроку занятиях «всухомятку», т.е. без музыки, кроме «нашей» разминки давала упражнения балетного станка. Например, из первой позиции приседания с разведением колен. Ну а сам урок – это такая музыка, такое движение! Это захватило меня сразу и на всю жизнь! На уроках я запомнила Розу Хаирову и еще одну утонченную восточную девушку, кажется, Абдурахманова, но она недолго была с нами. Вообще-то я многих помню в упражнениях. Таню Бухарову (самую старшую из старших) в «белочке» (она позже ушла преподавать муздвижение в детских садах), Леру Сорокину в широком беге и прыжках через «веревочку», Фаину, музыкальную, но стеснительную и немного зажатую на выступлениях (мы с ней даже сдружились на этой почве), Бэллу, Лилю в «медведях»...
А вот когда случился первый показ на сцене, в клубе издательства "Правда" на улице Правда (с 1960г. т.е. с осени и по 1973г. мы занимались там) на меня сильнейшее впечатление произвели работы Вали Лишенок « в 16 лет» и Нины Карповой «Русская». Две работы на абсолютно разную музыку и с абсолютным попаданием в музыку. И все же самое сильное впечатление от танца Нины. Прежде всего, музыка, а м.б. благодаря Нине, эта «Русская» для меня стала самой русской из всех. В танце - сама «русскость»: «вызов» (выход), задор, плавность, «приманка», трепет, «страдание», размах, удаль. Движение передает и женское начало и мужское. А концовку просто описать не могу, такое женское «ох» с замиранием сердца, когда Нина отбрасывала рукой маленький тонкий платочек. Я не знаю, как в самих нотах записано, м.б. многое зависит от играющего эту пляску, ускорение или замедление ритма, усиление или смягчение звука?
Нина мне нравилась во всех работах, в которых участвовала. Фигура ее скорее коренастая, плотная, но правильная, пропорциональная. Она была музыкальна и эмоциональна, растворялась в музыке, и в упражнениях, и в этюдах и в танцах. Когда я пришла в студию, она была вполне взрослой женщиной, хотя и не намного старше меня, а я была очень домашней и инфантильной. Теперь я думаю, что юность это пора наивного эгоизма. Жизненного опыта нет, набираешь его для себя жадно, самозабвенно, не вникая глубоко в судьбы окружающих. Много позже я узнала, что среди старших студиек много сирот из детского дома, в том числе, из семей «врагов народа», с которыми давно занималась Эммушка. Их жизнь вне студии явно не была «сладкой». (А еще много позже я узнала, что мой собственный папа был репрессирован по 58 статье, с мамой официально он не был расписан, что спасло нас, а его "спас" через 11 месяцев сменивший Ежова Берия (новая метла частично "исправляла" ошибки старой, ирония судьбы). Папа ушел на фронт, но вернулся невредимым, так что моей семье очень повезло!
А в студии все были равны, с радостью отдаваясь музыке и движению. С годами Нина стала пропускать занятия, иногда исчезала надолго, возвращалась озабоченная или взвинченная, но погружалась в музыку, и опять все было как будто по-старому. Закончилось все плохо, личная жизнь не сложилась, она болела, жила в полуподвальном служебном помещении, попивала и опять болела. И это при ее потрясающе чутком восприятии лучших образцов европейской музыкальной культуры, на которых строится все наше обучение, все наши упражнения. В студии все узнали про ее судьбу, когда ей стало совсем плохо. Мы по очереди навещали ее, возили ей самые необходимые продукты. Я помню ее тихой, улыбчивой, но отрешенной. Потом она в больницу попала надолго… Помню Иру Ананьину, она тоже была из старших, из переживших... У них у всех "школа" муздвижения была выше. Прежде всего, учились у Эммушки дольше и с большей отдачей, потому как другого хорошего, можно думать, было много меньше.
Я не только о музыке и танце узнавала в студии более осязаемо, чем в жизни, но и картину жизни постепенно, незаметно узнавала, воспринимала иначе, глубже. Помню нашу подготовку к выступлению с маршем Новикова? (младшие с флагами в руках, в том числе и я) в кулисах филиала Большого театра. Концерт с участием нашей студии показывали по телевизору. Какие-то мои наивно-категорические суждения Розочка прокомментировала Бухаровой вслух. "Ну и не просто же ей будет в жизни". Таня реагировала мягко и спокойно, а мне слова запали в сердце. Это тоже была школа. Я их не раз вспоминала в разных ситуациях, между прочим, м.б. и с их помощью, не скоро, но все же научилась быть терпимее и мудрее. Но я вспоминала еще и то, что и ей приходилось в жизни не очень сладко, хотя я запомнила ее модной, красивой, знающей цену и себе и жизни. Но, главное, она прекрасно двигалась и смотрелась.
Весь репертуар старших мне нравился очень. Но особое впечатление произвела "самостоятельная работа", как часть обучения, когда давалась новая музыка в полуосвещенном зале (чтобы мы не смущали друг друга), и нам предлагалось понимать, воспринимать ее через движение, откликаться на нее движением. Это меня потрясло, это было то, к чему всегда стремилась я. Любая хорошая музыка у меня всегда вызывала двигательную реакцию. Теперь мне кажется, что это естественная реакция любого человека, только в современном обществе, особенно городском, это никак не развивается, не поощряется. Эта часть работы в студии называлась "творческие минутки". Эммушка в эти минуты не смотрела на нас и нам советовала не смотреть по сторонам, а погружаться в движение в музыке. Через два-три занятия она смотрела на нас всех разом, потом мы смотрели на себя группами (чтобы не робели в одиночестве), обсуждали все вместе и очень доброжелательно, у кого и в каких местах большее попадание в характер музыки и т.п. Из таких занятий зарождались новые работы репертуара. Запомнила, как на моих глазах рождался танец на музыку одной из "багателей" Бетховена Лили Галковской. Это было так сильно, так необычно, так интересно, что тогда мне и в голову не пришло, что и я смогу сама что-то сделать в музыке. Это было начало, это было счастье!
Отрывочные воспоминания.
Чудесные поездки на Рижское взморье в Звейниекциемс, в рыбацкий поселок. Некоторые студийки, ездили туда к Эммушке и Стефаниде, любившие проводить там лето. (Эммушка родом из Латвии). С Валей Рязановой и со мной ездила наша концертмейстер Светлана Рыбалова, красивая женщина с красивым голосом. Она нам предложила танцевать не только в сопровождении рояля, как мы привыкли в клубе издательства "Правда", но и в сопровождении голоса. Так, появилась танцевальная композиция на музыку Баха, а за тонким занавесом пела наша Светлана.
В Звейниекциемс мы надеялись пристроиться в местном клубе для проведения репетиций, но не получилось, то ли не было инструмента, то ли нас не пустили, не помню. Она отдыхала, а мы раз в день тренировали наши уроки «всухомятку», т.е. дыхательные упражнения и на развитие мышечного чувства. Плавали мы мало, вода мелкая и холодная, но нам хорошо дышалось и отдыхалось в дюнах. В рыбацкой столовой ели картошку с творогом, рыбу, все было вкусно. Событием стала экскурсия в Ригу (а это автобус, потом электричка и обратно), в конце дня пришли в Домский собор на концерт неизвестной нам Елены Образцовой (1968 или 69г.), билетов не было, но мы как-то попали на концерт (по входным? Купили билеты с рук? не помню). Образцова пела на хорах, мы ее мельком увидели только на поклоне, но пела она прекрасно прекрасную музыку (сохранилась ли та программка, московские я храню). Наша Светлана сказала, запомните ее фамилию, она станет известной, что и случилось. Такие концерты, да в таком храме не забываются.
О наших концертмейстерах. В школе на Зубовской площади нам играла пожилая женщина, очень близкий музыкальному движению человек, Евгения Михайловна. Она, когда уже не играла, многие годы приходила на наши концерты и праздники. В клубе издательства "Правда" первым был симпатичный одухотворенный юноша, студент последних курсов Гнесинского института. Забыла имя, играл очень хорошо, на нас не глядя и не вдохновившийся нашими идеями, был слишком увлечен, погружен в свои собственные музыкальные занятия. У нас он подрабатывал, потом был Толя Лейкин, тоже студент-старшекурсник, тоже играл очень хорошо, к тому же увлекался и историей музыки. Он нашими музыкально-танцевальными идеями заинтересовался.
Новая музыка, новые работы.
С Толей Лейкиным мы стали искать для движения новую музыку, современных композиторов. Я к тому времени с группой студентов с истфака МГУ ходила в консерваторию, в кабинет записей музыки (на 4-м этаже, где сейчас консерваторский музей) на лекции прекрасного музыковеда (фамилию забыла). Многое слушали, запомнила запись всех 32 сонат Бетховена в исполнении одного известного пианиста, не советского, но тоже забыла фамилию. Вот этот музыковед был влюблен в творчество Шостаковича и открыл его для меня на всю жизнь. Параллельно я ходила на консерваторские концерты один или даже два раза в неделю. Из дома я ехала на моем любимом троллейбусе №5 по любимой улице Герцена (теперь вновь Большая Никитская). А обратно до моего дома 12 по улице Чайковского я шла пешком, вернее, как мне казалось, "летела на крыльях музыкальных впечатлений" так, что спускалась на землю только перед своим подъездом. Вот тогда мы с Толей стали работать над 13 прелюдией Шостаковича, которую я выбрала из всех, что были у меня на пластинке. Многие и "свою" я слушала и на концертах и довольно часто. Почти одновременно мы вчетвером (Лариса, Алиса, Валя и я) сделали 24 прелюдию Шостаковича. Я не пишу о нашей четверке, это другая история. Нас объединила влюбленность в музыкальное движение и частое совместное творчество в его рамках на всю жизнь!
Мы стали танцевать новую музыку, и старых авторов (Бах, Марчелло, Шопен, Мендельсон, Альбенис...) и современных (Галынин, Гершвин, Прокофьев, Шнитке...). Это были работы и коллективные, и сольные (Наташа Федорова, Миша Малышев, Таня Воробьева...), и дуэты (Федорова и Надя Пасынкова...). Вспомнила мазурку Шопена в интерпретации Лиды Горячевой, тонко, женственно и эмоционально. Она вообще двигалась очень музыкально, а в своих работах - самобытно, какая-то своя стилистика, не нахожу слова точнее. Кажется, она танцевала ту же багатель (Бетховена), что и Галковская, но по-своему. В смысле творчества это было время создания новых художественно законченных танцевальных произведений. Очень интересно создавались групповые, сначала из персональных откликов на музыку, потом или сами группировались или с помощью Эммушки, и вновь начиналось творчество с использованием уже имеющихся наработок. В творчестве и номерах концертной программы участвовали все студийки. Конечно, чаще и больше были заняты наиболее продвинутые на данное конкретное время. Но главным считалось творческое участие, и таких творческих студиек было много в разные времена. Я уже называла многих, конечно, это и Валя Рязанова, и Лариса Амирова..., но по количеству собственных работ лидировала Наташа Федорова. Это особый случай. Из тех, кого я хорошо знала, нашими упражнениями и этюдами просто наслаждались (с предпочтениями, конечно). Все они - это маленькие, но потрясающие по музыкальности художественные образы. Наташа хорошо их знала и выполняла, но я запомнила, что ей важнее было дождаться конца урока и начать "творческие минутки". У нее много работ и очень интересных и на очень интересную музыку, которую она сама находила. А моей самой любимой был ее Шопен, написала и поняла, что все ее репертуарные вещи были мной любимы, но почему Шопен? Я очень хотела повторить ее танец для себя, у меня не получалось. Специально она меня не учила, я уже не танцевала.
Неожиданный подарок мне. Получила письмо от Ларисы Амировой о студии и обо мне из ее деревни, привожу дословно:
8.07.2012." Эвелинушка, милая, здравствуй!
Ни одной танцующей африканской девушке не удалось бы так управлять своим телом, посылать такие импульсы в мир, так дышать и жить вместе с музыкой, как это смогла сделать Эвелина Шауро, создав свой танец на музыку Шостаковича. Было это, кажется, в середине 70-х годов. Мы, молодые студийки, к этому времени уже многому научились в нашей единственной в Москве уникальной студии «музыкального движения». Официальное название студии – «Смотрите: музыка» возникло по необходимости. Наш коллектив принадлежал Дому Культуры при издательстве «Правда». Жить без названия было нельзя, но оно в какой-то степени выражало существо нашего дела – музыка, явленная в движении, в танце, возникала как бы на глазах у зрителя. Огромное удовольствие получали мы от создания собственных творческих работ во время занятий. И далеко не каждая из этих работ выбиралась нами после коллективного просмотра и обсуждения для дальнейшей доработки, доведения ее до целостного художественного произведения. Конечно, главное слово было за нашим дорогим педагогом и другом Эммой Михайловной Фиш. Затем начиналась кропотливая работа, и тактичные замечания Эммушки только направляли работу автора.
И вот наступает день обязательного в ДК отчетного концерта. Среди новых работ, которые должно увидеть свое и приглашенное начальство – Эвелинина работа на музыку прелюдии №13 Д. Шостаковича. Не зря я вспомнила танцующую африканку. Что-то африканское было в фигуре Эвелины – немного крутые бедра, тонкая талия, красивая грудь, тонкая шея, мягкий профиль круглой головки, тонкие запястья рук и… как выяснилось, темперамент. Вот как сейчас вижу сцену и переживаю заново чудо (которое,, к сожалению, не сразу разглядела). Эвелина стоит на слегка расставленных ногах, крепко (как бы вцепившись в пол), голова чуть склонена, руки опущены – вся сосредоточенность и готовность к движению. Первые удары музыки негромкие, напряженные – начало прелюдии. Фигура со сжатыми кулаками дышит почти незаметно, отрывисто и сдержанно и руки следуют за телом, за его легкими толчками сначала в бедрах, затем в плечах,, отмечают каждый тревожный сдержанный такт музыки. Как будто просыпается земля и своим чревом раскачивает саму себя. Затем взметнулись руки за всплеском музыки. Но все еще живет внутри себя – удары музыки и толчки в корпусе только намечают что-то. Все почти одно только дыхание. Поза почти не изменилась, но тело настолько уже сцеплено с музыкой, с ее ритмом, дыханием, движением, что невозможно отвести глаз – заворожили. Но вот музыка рванулась, ускорилась и Эвелина бежит сильным бегом по кругу, тактируя вслед за музыкой каждым шагом-прыжком, разрывая одновременно перед собой что-то невидимое, что обязательно надо разорвать, чтобы пробиться, выскочить из круга и начать жить свободно, без пут, без неотвязного ритма. А музыка все мчится равномерными сильными толчками, закруживает тело, всплескивает руками и, наконец, обе они, Эвелина и музыка, встретились в том же месте, откуда все и начиналось. Опять равномерные рассудочно-холодные толчки музыки, но уже затихают, останавливают тело, а оно все еще пульсирует в еле заметных толчках бедер, корпуса, дыхания (совсем по-африкански)[ну уж! Э.Ш.]… Но вот постепенно все замирает. Поза та же, что и в начале действа, все успокоилось. [Нет! Единственное, что Лариса не так запомнила. И в музыке, и у меня в движении – робкий знак вопроса-надежды. Руки не как в начале, внизу у корпуса и сжаты в кулаки, а протянуты влево по диагонали чуть вверх. Э.Ш.]. Дело сделано, Эвелина стоит на том же месте, но она сама и пространство вокруг нее изменилось – прошла целая жизнь, началась новая эпоха с беспощадными ударами механизмов, с попыткой прорыва в новое состояние, в другую жизнь. Это гениально передал Шостакович в музыке, а Эвелина попыталась воплотить в своем неповторимом танце. Спасибо Шостаковичу и тебе, Эвелинушка! (Все именно так, как я сама понимала! Потрясающе понято! Спасибо, спасибо тебе, Ларисочка. Э.Ш.)
P.S. Я знаю, что ты с юных лет любишь и знаешь музыку Шостаковича и этот танец-прорыв родился из этой любви. И, конечно, эта встреча не состоялась бы без нашей горячо любимой Эммушки. Как и другие наши встречи с музыкой, из которых благодаря ей рождалось иногда что-то захватывающее и интересное. А помнишь наши общие с ней походы в театры, на концерты. Помню, как мы смотрели впервые приехавший в Москву Американский балет. В конце спектакля по авансцене под музыку «спиричуэлс» проходила группа афроамериканок босиком в белых одеждах. Впереди всех плавно шла одна высокая танцовщица в белом и под белым зонтиком. Женщины шли, распевая свои духовные песни, а идущая впереди несла под эти песни свои тело и душу. Эмма Михайловна обратилась к нам: смотрите, смотрите! Она идет так, как никто идти не может, даже балет не смог уничтожить выразительность и природную грацию ее движений.
Спасибо за внимание к этому посланию. Я в деревне и бывает очень одиноко. Но здесь здорово – плаваю, работаю, в лесу поспела черника. Надеюсь, что ты не очень устаешь с детьми (внуки-Э.Ш.). Немного о вас всех скучаю. До встречи. Целую нежно. Л."
Отрывочные воспоминания.
У нас со студийками случилась отличная поездка в Крым (уже после Эммушки) в Алушту в 1977/78 (поправляйте) в отпуск. Я с дочкой там отдыхала и раньше, с Верой Белозарович и ее сыном, но мы в тот раз не танцевали. Я узнала тогда, что у верхней шоссейной дороги над морем есть заброшенная смотровая площадка, тихое, непосещаемое место. Вот и родилась идея отдыхать, а заодно и отрабатывать технику музыкального движения под голубым небом и над голубым морем. Наша команда : Ира Смирнова, Лариса Вареник, Таня Князева и я. У Иры был магнитофон и мы после обеда шли не на море, а на эту площадку. Начинали с уборки, очевидно, по вечерам-ночам там иногда бывали не те люди. Главное было убрать осколки бутылок. Это ничего, место, и правда, было заброшенным, но танцевали мы в "чешках". Публики не было, но по дороге туда нас сопровождала ватага детей 5-7 лет с криками "барелины идут!". Вроде нам нравились наши занятия, хотя было жарковато, и для отдыха и купанья время находилось. М.б. кто-нибудь что-то хорошее или веселое вспомнит. Потом в студии мы отчитались фотками. Как-то другим летом мы тренировались даже у меня дома. И вообще мне вести занятия очень нравилось, нравилось готовить уроки, я все мечтала много позже (на пенсии) вернуться к любимому делу, но с детства "больные ножки" и вообще скелет сильно меня подвели. Мой диагноз редкий, синдром Элерса-Данлоса (СЭД) - гипермобильность суставов, открыли лишь 20-30 лет тому назад и терапия его мало разработана. Может быть и нельзя было нагружать суставы, но это было настоящее счастье, от которого никогда не откажусь.
На одном из наших концертов, когда я уже не вела студию, кажется, это был юбилей Дункан (90-летие) в школе на Рижской, где живет Алиса, подошла ко мне Таня Князева, сказала мне добрые слова, что считает меня своим учителем. Реакция моя была ужасной, как я ее обидела, я отказалась, что-то пробормотала о большой ответственности быть им и т.д. Она искренне выразила свои чувства, а я думала о своих. Это старый для меня и не решенный вопрос. Я уже упоминала выше, как мне нравилось готовить и вести занятия, я была достаточно в себе уверенна, как подать материал, как объяснять, как помогать. Но есть главная задача, как учить творчеству, в нашем варианте, как понять, как быть уверенным в суждениях о самостоятельных работах студиек в "творческих минутках", мнение свое я имела, могла подсказать, поправить, но быть в этом наравне с другими. Быть Учителем - для меня эта ответственность оказалась не по силам. Все это, будучи в замешательстве от такого признания, я не смогла объяснить в шуме послеконцертного общения, я уходила и уже по дороге поняла, что моя реакция была неадекватной. Я ходила на многие концерты Таниной детской студии, мне нравились ее работа, ее дети, ее результаты, у нее получается быть учителем. Спасибо, Таня и простите, я отрекалась не от Вас, не от Ирочки, не от Ларисы Вареник и Наташи Федоровой, ни от кого, я очень любила эту работу. Ну вот, я объяснила.
Был еще очень тяжелый момент в моей жизни - это прощание со Стефанидой Дмитриевной, перед ее переездом в Ленинград. Она позвонила мне и, волнуясь!, заговорила о будущем музыкального движения, надо кому-то продолжать его, она заговорила обо мне. Мне просто стало плохо. Там, на другом конце провода старая великая женщина, положившая всю жизнь на это дело, и я. Я призналась, что ее дело, наше дело - большое счастье в моей жизни. Но у меня была работа, которую я тоже очень любила. Я - этнограф-социолог-африканист, за плечами десятки экспедиций: от русской полосы (Дмитровский р-н, Курский, Поречье Ростова) до Мордовии и кубанского казачества, от Чечни (Грозный и с. Ведено) до Таджикистана (Исфара, кишлак Чорку), а потом Африка: Нигерия, Гвинея-Бисау, много раз - Эфиопия, опросы в Анголе, Мозамбике через моих коллег. Все работа исследовательская, творческая. Я призналась, что на две работы с полной отдачей у меня не хватит сил. Еще и боли в коленях и в позвоночнике, я с 24 лет пью обезболивающие при физических нагрузках (и в экспедициях тоже), с годами только увеличивается их доза. Подробности я Стефаниде , конечно, не говорила. Голос у нее был грустный, упавший, усталый, а я едва сдерживала слезы (это не те слова), отказывая ей в надежде. Я благодарна всем, всем, всем, кто продолжает ее дело.
Мама в судьбе каждого человека не может быть с кем-то сравнима по роли. В моей жизни был не один человек, важный в моем становлении, но я спокойно могу сказать, что Эмма Михайловна была самым главным, лишь много позже - Стефанида Дмитриевна. Наши отношения были удивительными, доверительными, но с чудной дистанцией учителя и ученицы. Трудно передать, я могла к ней даже притулиться, что-то высказать, иногда и фыркнуть или поохать, а она могла слегка коснуться моей руки, меня, ласково хмыкнуть и быстро отойти. Она меня хорошо понимала, понимала и мои проблемы. Я была открыто эмоциональна, даже экспрессивна, но зажималась на показах, на сцене. С показами среди своих я все же со временем освоилась и могла выложиться полностью, а на сцене полностью почти никогда. В природе моей нет ничего артистического и она это знала, понимала, терпела, хотя ей очень хотелось, чтобы я также выкладывалась и на сцене. Никогда не требовала, не настаивала, перед концертом только слегка коснется меня, приободрит улыбкой и все.
Отношения с Эммушкой изменились после ее болезни, мы как бы поменялись местами. Она была беспомощной, бессловесной и открытой в беде ее положения и радости в глазах, когда я ее навещала. А я не скрывала боли и радости видеть ее. Я ее обнимала, трогала, гладила ее руки, даже шутила. Я стригла ей ногти, а пальцы с трудом раскрывались, вот, говорю, как у бабки-ежки. Она улыбалась и хмыкала типа смешка. Сложно было ее мыть в коммунальной квартире, как-то мы (был еще кто-то) с Эвелиной Михайловной дотаскивали ее до ванной и погружали в нее. В этот момент она была сосредоточенной на самой процедуре, которая приносила ей удовлетворение. Навещали ее постоянно все студийки по очереди. В больницах, где она лежала и в начале болезни и уже в конце, врачи объясняли нам, что она не реагирует на разговор, на подходящих к ней. Мы же с ними не соглашались, т.к. все отмечали, что нас она узнает, реагирует, слушает, радуется. Как-то я в свой визит застала врача и попросила ее незаметно в дверях понаблюдать наше общение. Доктор была просто в шоке, "кто ж вы такие, что она как будто оживает и слушает вас?". Как объяснить?!
Последний раз я ее навещала за два-три дня до ее ухода. Она сидела на кровати в шумной полутемной палате, узнала меня, обрадовалась и стала о чем-то просить, показывая на кровать. Я стала поправлять подушку, простынь, одеяло, все не то. Она настойчиво качалась вперед-назад и как-то вниз. Я стала смотреть под кровать, ничего не увидела, а она настаивает. Я опять вниз и у самой стены под кроватью что-то увидела и, наконец, догадалась, что это зубной протез. Нашла палку, выудила его, вымыла, она успокоилась. Я села рядом, обняла ее и она стала протяжно выводить звуки ммммм и раскачиваться вместе со мной из стороны в сторону, смотрела на меня с большой печалью. Во все визиты самым тяжелым моментом для меня было расставание. Она никогда не задерживала, от этого было еще тяжелее. Я уходила сначала по делам, вот пойду чашку помою, говорила с ней громко и приветливо, что-то рассказывала, что-то делала, мыла, протирала...приходила-уходила. Очень тяжело было, особенно в тот последний раз. Через эти два-три дня вечером я вела занятия в школе на 4-5этаже, где мы еще с Эммушкой занимались, и где нас закрыли однажды, забыв о нас. На первом этаже мы открыли какое-то окно, узкую раму и еле выбрались наружу. И Эммушка сползала кое-как с подоконника, мы ей помогали и умирали от смеха, Эммушка тоже похихикивала, а в те дни ее прихватывала стенокардия. Она не жаловалась, самое большее, могла слегка обмолвиться. Так вот в тот вечер кто-то спустился на первый этаж позвонить или даже кто-то дозвонился до школы с сообщением о ее смерти. Дальше я ничего не помню, что делала, как доехала до дома. Первые многие годы, когда собирались нашей четверкой (Лариса, Валя, Алиса и я), мы не просто вспоминали Эммушку, что и делаем до сих пор, а физически ощущали ее присутствие, всегда говорили друг другу, Эммушка с нами, она здесь.
18 марта 2013 г. смотрела и слушала "биографию" Рихтера по тв (канал развлечений) во второй или третий раз. Потрясающе интересная запись интервью со стареющим Рихтером, сопровождаемая уникальными видеозаписями разных лет его жизни, в том числе с отрывками его исполнений в разные годы. Подарок судьбы было быть его современницей, слушать его в концертах. И вот в ряду его "исполнительских" вставок зазвучала одна из "мимолетностей" Прокофьева. Я вдруг вспомнила другие, в двигательном, танцевальном исполнении Тани Воробьевой. Какая свобода выражения, какое красивое танцующее женское тело, как выразительно музыкально, легко и тонко передано музыкальное содержание. Эти две миниатюры - ее самостоятельная работа и отличный результат занятий музыкальным движением. Танечка, спасибо тебе.
У меня сохранились две программки спектаклей студии сценических искусств за 1976 г. «Вверх по лестнице, ведущей вниз» П. Лунгина по повести Б.Кауфман и «Бессмертный» А.Арбузова и А.Гладкова. В этих спектаклях занята Любовь Просина. Я ее знаю по театральной студии «Факел». Не помню, кто меня пригласил преподавать там муздвижение (кажется, только один сезон, см. мои тетради с уроками!), но мы с ней сблизились, она стала ходить и к нам в студию (два года), добрый отзывчивый человек, помогала ухаживать за Эммушкой после инсульта и в больнице и дома, но осталась верна театру. Собиралась уехать в провинциальный профессиональный театр и мы потеряли связь.
Бывают удивительные встречи! В данном случае местом встречи оказалась стр. 87 одной очень интересной для востоковедов книги: «В России надо жить долго…». Памяти К. А. Антоновой (1910-2007). М. «Восточная литература», 2010. Как сотрудница института Африки РАН, который отпочковался от института востоковедения РАН и с которым мы всегда тесно сотрудничали, я, естественно, прочитала всю книгу с большим интересом, но на с. 87 из воспоминаний самой Антоновой я прочитала информацию, ошеломившую меня именно как студийку музыкального движения!
Привожу текст: « Как я уже рассказывала, Александр Юрьевич Якубовский приехал в Ташкент (1941 г. Э.Ш.) раньше остальных. Он привез с собой из Эрмитажа Камиллу Васильевну Тревер, занимавшуюся искусством Сасанидов, и ее тоже приняли в УзФАН по его рекомендации. После организации в Ташкенте Института востоковедения (1942 г. Э.Ш.) она перешла туда, но после реэвакуации в Ленинград опять стала работать в Эрмитаже.
Камилле Васильевне было тогда 49 лет, она была изящна, как старый флакон духов (выделено мной Э.Ш.). Когда женщины одевались кто во что, не обращая внимания на красоту, она ходила в крепдешиновых кофточках с оборочками и плиссированных юбках и казалась женщиной дореволюционных времен. Однако однажды ей пришлось столкнуться с прозой нашей жизни. Поздно вечером Якубовский провожал ее из УзФАНа домой, но, завидев уже ее дом, ушел к себе. Как только он скрылся, на Камиллу Васильевну напали грабители и, угрожая выпустить на нее из коробки тифозных вшей, заставили ее раздеться, оставив ей лишь рубашку. Я встретила Тревер десять лет спустя в Ленинграде. Она постарела, несколько потолстела, но оставалась столь же прямой и изящной».
Антонова, судя по тексту, так и не узнала, что Тревер в юности была танцовщицей-босоножкой, да еще в числе первых трех (с Рудневой) из семерых пляшущих (гептахор), была основательницей государственной студии «Гептахор». К. В. Тревер (1889-1974) - археолог (доктор исторических наук, член-корреспондент АН СССР и т.д.). В период обучения в петербургском педагогическом институте посещала лекции на Бестужевских курсах, где познакомилась с Рудневой. У Стефаниды в книге о ней много.
Вот это встреча на страницах далекой от музыкального движения книги! Сама героиня книги, Антонова Кока Александровна, известный востоковед, индолог, очень интересный человек с интересной биографией, в том числе, научной, которую она записала в конце своей долгой жизни. Эту биографию вместе с воспоминаниями о ней ее коллег и их работами по Индии институт востоковедения РАН опубликовал под таким красноречивым названием. Да, в России надо жить долго, именно долголетие помогло Стефаниде зафиксировать теорию и методику музыкального движения, собрать и оформить архив, подготовить рукопись для издания наперекор и вопреки вечному положению изгоев в советском идеологическом пространстве (ее книга вышла в 2007г.).
Студия музыкального движения Э.М.Фиш
Вопросы к студийкам разных лет и поколений. Пожалуйста, откликнитесь все, кто приобщался к музыкальному движению. У нас есть доступ в архив Рудневой. Из всех собранных материалов мы хотя бы как-то зафиксируем труд Э.М. Фиш, м.б. сформируем ее архив и таким образом выразим благодарность Эммушке, любимой ученице Стефаниды.
Когда и как пришли в студию, от кого , откуда узнали?
Место, клуб..., куда пришли заниматься?
Какое впечатление на Вас произвели первые занятия, как долго занимались, что это Вам дало в жизни?
Ваши впечатления об Эммушке, м.б. запомнились отдельные эпизоды, ситуации, ее слова.
Кого еще помните, студиек, концертмейстеров, Эвелину Михайловну, Стефаниду Дмитриевну, других старых студиек?
Какие упражнения и этюды любили больше всего?
Какие работы свои, других, какие концерты запомнились?
Все наши клубы (названия, местоположение) после ухода из ДК "Правды", кто, что помнит?
Поправляйте фактическую информацию моего текста. Постараюсь продолжить вспоминать.
Всем спасибо за внимание, ваша Эвелина Шауро. Последняя правка от 7 октября 2014, а начинала еще в марте 2013.